«Признаюсь, изначально я не хотел выходить на сцену со своими песнями. Ведь я хороший музыкант. Песни же мои были стебом, шутками, написанными и записанными за 5-10 минут», — рассказал в эксклюзивном интервью корреспонденту портала radioshanson.fm Алексей Лебединский.

С Алексеем мы встретились в не очень приятный для него момент. У музыканта только что сломалась любимая машина — красный «Мерседес». Как ни смешно это звучит, она «утонула» в потоке дождевой воды в центре Москвы. Алексей без конца названивал в различные конторы, пытаясь вызвать эвакуатор. Долгое время его усилия были тщетны. Однако Лебединский хранил спокойствие: «Чему удивляться? 

Реагировать на все — нервов не хватит».

 — Мне кажется, вам, Алексей, в жизни очень помогает ирония. Вы производите впечатление ироничного человека. 

— Я грустно-ироничный. По сути, вся наша жизнь — это смех сквозь слезы. Мы смеемся, чтобы не плакать. Ведь поводов для настоящего смеха у нас, по большому счету, мало…

— Но вы обладаете редким даром и над собой посмеяться. Взяли, например, и назвали себя профессором, коим в действительности не являетесь, верно? 

— Верно. Хотя в некоторых областях знаний у меня больше, чем у профессоров, к сожалению. — В каких? 

— Знаете, за 17 лет своей тяжелой экзистенциальной депрессии я стал докой в области этого заболевания, а также всего, что с ним связано, поскольку ни один дипломированный врач мне так и не смог помочь. 

— Вы серьезно говорите о депрессии? Не путаете ее с меланхолией или плохим настроением? — Не путаю. Я лишь произвожу впечатление супервеселого человека. На самом деле я нервный, к тому же у меня куча фобий. До недавнего времени страдал, допустим, клаустрофобией. Ни один тоннель не мог спокойно проехать: начинались спазмы, давление буквально зашкаливало. Выход был только один — педаль газа в пол, чтобы быстрее начать дышать, увидев свет в конце тоннеля. Вообще, у меня случаются весьма жуткие состояния. 

Иногда бывает все равно, жив я или нет… Как я спасаюсь? Абстрагируюсь, не общаюсь с чуждыми мне людьми, а в особо душащих состояниях принимаю транквилизаторы. Наконец, сам себя веселю, развлекая окружающих. Ведь давно известно, что самые грустные люди — клоуны. — Как родился ваш псевдоним «профессор Лебединский»? 

— Признаюсь, изначально я не хотел выходить на сцену со своими песнями. Ведь я хороший музыкант. Песни же мои были стебом, шутками, написанными и записанными за 5-10 минут. Когда же, в году 1993-м, мне предложили хороший контракт на выпуск кассет и CD, я согласился — но при условии, что под своим именем петь не буду. Почему «профессор»? Если помните, в начале 90-х было сложно заказать такси. 

Когда мне приходилось это делать, я всегда говорил в трубку: «Профессор Лебединский, на вызов!», и такси немедленно подавали. Видимо, думали, что я доктор.  

— В 1995 году на всю страну прозвучал мегахит «Я убью тебя, лодочник». С того времени и началась ваша карьера певца? — Карьера певца? (Морщится) Понимаете, это лишь часть меня, которая вдруг по глупости обрела популярность. И не самая, скажу вам, главная часть. 

Я хороший артист, но не «настоящий российский артист» — не «Артист Артистыч», как говорит Володя Матецкий. Хороший в том смысле, что я пою только вживую и всегда полностью отдаю всю свою душу. «Настоящий» же артист не только выступает, но и живет всем тем, что связано с его выступлениями, песнями, творчеством, гастролями, внешностью, говорит только об этом и никогда не выходит из образа. 

А я позволяю себе роскошь быть самим собой. 

— Расскажите о других своих частях… 

— Я занимаюсь рекламой — недавно полтора года проработал в компании «Роснефть» советником президента по рекламе и пиару, до этого сотрудничал и с другими крупными компаниями. Реклама — такая же любимая и давняя моя деятельность, как и музыка. Больше одиннадцати лет профессионально занимаюсь фотографией — продаю работы, беру заказы на съемки авторской рекламы. 

А еще лет шесть назад снимал для журналов. Фотографировать, проявлять, печатать меня научил папа еще в раннем детстве, но до 2001-го года все это было бытовым баловством. 

— А когда и зачем приобрели первую профессиональную камеру? 

— Чтобы снимать дочь, в 1997-м. Сейчас Веронике шестнадцать. Она учится в школе в Англии, хочет стать врачом. 

— Вот кто будет настоящим профессором! 

— Думаю, что да — с генами у Вероники в этом смысле все в порядке. Ведь ее дед, мой отец, был главным педиатром России, первоклассным врачом, настоящим профессионалом. Я и сам, откровенно говоря, мечтал стать медиком, но… 

— А как стали в итоге фотографом? 

— Снимал, снимал и в один прекрасный день выложил свои фото на сайте в интернете. Мне они казались хорошими, но мои будущие друзья — величайший репортер Сережа Максимишин и замечательный московский студийный фотограф Вадик Пискарев — вежливо объяснили, что это не совсем так. Им было плевать, что в то время я как музыкант собирал стадионы, меня на руках носили фанаты… 

Они взяли меня на слабо. И я начал интересоваться фотоделом серьезно — что да как. Мы постоянно общались, с подачи Сережи я стал снимать фоторепортажи для «Известий». Мои снимки выходили на первых полосах. 

Это — моя гордость. Я давал концерт, а потом ехал в ту точку города, откуда «Известиям» нужны были кадры. 

— Но в вашей коллекции имеются фото Стинга, Фила Коллинза, не говоря уже об Андрее Макаревиче, Анжелике Варум и других наших звездах. 

— Да, что касается западных артистов, их я снимал при разных обстоятельствах, когда они приезжали в Россию. Моя гражданская жена была организатором больших концертов в Питере и Москве, поэтому «доступ к телам» многих мировых звезд был открыт. 

Крис де Бург даже использовал мои фото в своем альбоме, он позировал мне во время нашей прогулки по Москве. Это было, конечно, чудо чудное, ведь под его песни я впервые целовался! — Почему при стольких талантах вы пошли в электротехнический институт? 

— Я всегда любил технику. С детства ремонтировал, паял. Соседи тащили ко мне все — от телевизора до утюга. При этом до восьмого класса я учился во французской школе и лишь последние два — в физико-математической, окончил музыкальную школу. 

Как лучшему пианисту-выпускнику, мне довелось играть в Большом зале филармонии перед великим Святославом Рихтером. После выступления маэстро сказал моим родителям: «Этот мальчик меня заменит». Мне было тринадцать лет… 

Однако тогда меня мало интересовала классика. В моей голове «сидели» Led Zeppelin, Pink Floyd, ELO, AC/DC и King Crimson. Я, как сумасшедший меломан, экономил на завтраках и затем покупал за 20-25 рублей очередную кассету с записями у спекулянтов в «Апрашке» (так называли «Апраксин двор» на Садовой улице в Ленинграде).

— Как бы вы определили свой стиль, свой жанр в музыке? — Отвечу словами моего любимого Джеффа Линна из ELO: «У меня нет стиля в музыке, у меня есть музыка». Смеюсь, конечно, я не сравниваю свое «профессорское» творчество с такими великими людьми. Просто подходящая цитата. Я работаю в рамках той, скажем так, специфики, которую дает мне рычащий тембр голоса. Мой же нормальный голос не годится для пения, слишком мало обертонов, но все подпевки, кроме женских, я делаю сам. 

Даже пою фальцетом за хор мальчиков в «Учат в школе». Мои выступления длятся не более сорока-сорока пяти минут — больше не могу, голос садится. Это тяжело физически, я реально могу сорвать связки. Ведь каждый раз я выкладываюсь на все сто, иначе ни смысл, ни энергетика песен не дойдут до слушателей. 

— «Лодочника», наверное, вас всегда просят исполнить? 

— К счастью, нет. Хотя, благодаря нашим не очень продвинутым радиостанциям, многие меня знают именно по этой песне. У нас всегда ведь крутили главным образом идиотские, не нагруженные смыслом песни. Когда сегодня люди слышат мои старые «Вот и вся любовь», «Листопад», «Лишь бы ты была жива», «Я никому не скажу» и другую лирику, они говорят: «Какая у вас новая песня замечательная!». 

Я отвечаю: «Спасибо, этой песне семнадцать лет». 

— Алексей, вы более десяти лет живете в Москве. Трудно было расстаться с родным Питером? 

— В Питере я часто бываю, там мои друзья. Кстати, если быть точным, живу я не в Москве, из центра давно переехал на свежий воздух, в Одинцово. В саму Москву меня не тянет. Повсюду изуродованная, хаотичная архитектура, за исключением малюсенького купеческого центра. 

К этому прибавляется главное, почему даже гулять не хочется — славянских лиц, настоящих хозяев города, чьи предки работали здесь веками, здесь осталось очень мало. По Арбату и по Невскому гуляют, крича на чужом языке, кидая обертки и плюя на мостовые, приставая к нашим девушкам, представители Средней Азии и Северного Кавказа — причем далеко не лучшие. 

Москву украли, а теперь и родной Питер крадут. Красивые огни в городах есть, а души уже нет… Я же перебрался сюда по одной причине: все мои гастроли всегда проходили через Москву. В питерском аэропорту «Пулково» и московском «Шереметьево» в самолет я садился, как на трамвай. — А где вы чувствуете себя комфортнее всего? 

— В Италии. Я обожаю эту страну. Она такая теплая, душевная, безопасная. Мне там хочется писать стихи, музыку, фотографировать. Вообще творить! Там есть чувство свободы. Там у меня возникает связь с высшими силами. 

Перестает все болеть. Я там начинаю по-другому дышать. У нас же люди живут в постоянном ощущении необъявленной войны, в бесконечной борьбе за выживание — с государством, с молчаливо одобряемой им преступностью, с коррупцией, бесполезными законами, обнаглевшими жилконторами, просроченными продуктами в магазинах, ложными диагнозами врачей, с повсеместным большим и мелким обманом, с бесконечным вымогательством, с «товарищами» по работе, с родственниками, со всеобщим, уже вошедшим в норму, сумасшествием, с самими собой... Я больше так не могу и не хочу, силы надо беречь. 

— Нет желания уехать в Италию жить? 

— Есть. И я обязательно уеду. Чтобы возвращаться…

Автор: Серго Кухианидзе, специальный корреспондент портала radioshanson.fm 

Фото: из личного архива Алексея Лебединского и пресс-служба «Радио Шансон»