— Александр Яковлевич, что, на ваш взгляд, происходит с авторской песней? 

— Только давайте сразу договоримся: меня к авторской песне никогда не относите. Вот сейчас я репетировал песню «Однажды на Лиговке», которая к авторской относится также, как моя машина к космическому кораблю. Хотя, если говорить в целом, любая песня —авторская, так как у нее есть автор. Но если мы говорим о «костровой» песне, назовем ее так, то сегодня она, конечно, не востребована. Время другое, костров, вокруг которых собирались и пели под гитару, уже давно нет. Но сетовать на это не стоит. Просто надо с удовольствием вспоминать ту пору и самое хорошее, что в ней было. Лучшие произведения бардов того времени, считаю, нужно периодически транслировать, показывать их молодежи. Они нужны. Ведь есть столпы этого жанра — Визбор, прежде всего, Булат Шалвович Окуджава, немножко отличающийся от них, Александр Галич...

— Вы были знакомы с кем-то из этих мэтров авторской песни? 

— Достаточно хорошо был знаком только с Юрием Иосифовичем Визбором. Шапочно с Булатом Шалвовичем. К сожалению, не был знаком с Владимиром Семеновичем. Лишь видел его дважды на концертах. Я ведь в 80-м пришел на сцену, а Высоцкий] в 80-м ушел из жизни. Не судьба… 

— У вас немало песен об Афганистане. В этом году исполняется двадцать пять лет с начала той войны. Впрочем, вы не только писали песни об Афганистане, но и бывали там. Страх испытывали? — Конечно. А вы найдите хоть одного разумного человека, который, находясь на войне, не испытывал бы страха. Таких нет. Либо это реальные дебилы, либо больные, либо они «понтуются». Не испытать страх на войне невозможно. Когда по тебе бьет вражеская ракетная установка, вокруг рвутся снаряды… 

— И, тем не менее, вы туда ездили и не один раз… 

— И не только туда, но и в Чечню ездил — был там четыре раза, и в Таджикистан... Почему ездил? Да потому, что там были мои братья, мои сестры, мои отцы, мои дети, мои дочери, мои жены… Почему мы должны им отказывать в общении с песней, со словом, с человеком, которого они хотят видеть. Не обязательно меня, может, другого артиста. Туда не один я ездил. Либо скажите на весь мир, что войска надо вывести… Тогда наши ребята вернутся на Родину, и я не буду ездить в «горячие точки», а буду выступать в Москве, Нарьян-Маре, Сургуте, … Но коли вы их туда послали, меня в этом винить не надо. Я ездил в Афганистан не поддерживать кого-то. Это была не Отечественная война.  Я ездил туда лишь потому, что там находились мои сограждане, и я должен был быть рядом с ними в тяжелые для них моменты. Были еще и детско-романтические мечты. И то, что я  называю комплексом Хемингуэя: желание  проверить себя в военном экстриме. Но этот комплекс удовлетворяется очень быстро, после третьего раза как минимум. Раз увидишь кишки на проводах и все, этого оказывается вполне достаточно. 

— Возвратившись из Афганистана, вы что-то открыли в себе? 

— Конечно. Я узнал, что я нормальный человек. Что я могу быть с людьми в тяжелые времена: они меня понимают. Знаете, любой человек после войны раненый. Я имею в виду морально. Ведь в 60-70-е годы никого не учили в школах убивать. А именно эти мальчишки были на войне в Афганистане. Человек, единожды убивший, не самый здоровый. Отсюда все синдромы — афганский, чеченский,  вьетнамский… Синдромы эти всегда присутствовали у людей, приходивших с войны. Там ведь отношения другие — неизмеримо более откровенные. Оскорбив, например, незаслуженно товарища, можно потом во время атаки и пулю в спину получить. На войне все очень быстро проявляется: и хорошее, и плохое. Неудивительно, что когда эти парни возвращаются в мирную жизнь, они много не понимают. Хорошо, если они защищали свои хаты, а если где-то были далеко — вообще ничего не понятно. 

— Как вы относитесь ко Дню Победы, который мы недавно отмечали? 

— Это единственный государственный праздник, который я отмечаю по-настоящему. 

— Как это у вас в замечательном четверостишье: «Хороший кусок мяса и сто грамм, огурчик, банка квашеной капусты…» Так отмечаете? 

— Нет. Дело в том, что вечером 9 мая у меня всегда концерты, поэтому с утра никаких огурчиков, а вечерком — обязательно. Это праздник реально народный, праздник моего отца, поколения моих родителей. Я-то помню ветеранов, которым в 60-м году было тридцать пять-сорок лет. Молодые ,в общем-то, еще мужики. Я их всех помню и никогда не забуду. 

— Вообще «мясо, огурчик, сто грамм» входят в ваш райдер? 

— Нет, мы не заказываем алкоголя, мы на гастролях трезвые. 

— А что заказываете? 

— Минеральную воду, чай, фрукты и пару-тройку бутербродов с докторской колбасой. А что еще мне надо? Чтобы в номере было тепло, горячая вода и связь. 

— Что с профессиональной точки зрения занимает сейчас вас  больше всего?

 — Сегодня я занимаюсь чистой поэзией без музыки. Читаю стихи на сольных концертах. Понимаете, в моей голове время от времени происходят перевороты. Если то, чем я занимаюсь, начинает идти на потребу, я моментально ухожу от этого. Так было всегда. Когда советскую эстраду заполонила пошлятина, я ушел в «гоп-стопы» и казацкие песни. Сегодня, когда повсюду бездуховный, безмозглый блатняк, точнее даже — дешевая блатата, я так ее называю, и когда казацкие песни из каждого угла звучат в диско-исполнении, мне это противно и не интересно. Вот почему  я со своим негативизмом автоматически ушел в другую музыку — в ту, на которой я вырос. Это  — «Пинк Флоид», «Битлз», «Юрайя Хип», «Лед Зеппелин»… Ведь я начинал не с костров и лирических произведений, в пять лет я начинал с музыкальной школы — занимался классической, симфонической музыкой, играл на пианино. Затем начинал в первых рок-коллективах, в частности, в «Аргонавтах». Мы играли как свои, так и западные композиции. Сегодня я занимаюсь несколько другой музыкой, чем пять-шесть лет назад. Мне это нравится. Сейчас у меня в программе десять-двенадцать новых песен. 

— В каком они стиле? 

— Это рок-музыка, но она моя. Я настаиваю на этом — у меня есть свой стиль письма, свое лицо. Это не значит, что на 63-м году жизни я начал компилировать из «Юрайя Хип» и «Битлз». Ни в коем случае! 

— Какую музыку вы слушаете для души? 

— Я всегда слушаю ту музыку, в которой есть мысль. А мысль для меня — это мелодия, мотив в любом жанре. Будь то классическая музыка, джазовая, эстрадная, рок, неважно. Меня всегда интересует музыка с мыслью. Сергей Васильевич Рахманинов мне ближе, чем Шнитке, и Шостакович. 

Потому что у Сергея Васильевича космические мелодии, он — великий мелодист. Так для меня классический джаз неизмеримо ближе авангардного. Причем, даже если у авангардного джаза есть мысль, она мне просто не близка. Я слушаю все те композиции, в которых слышу красивую мелодическую канву, гармоническую. 

— Какая книжка лежит сегодня на вашей прикроватной тумбочке? 

— Монтень. Я читаю его «Опыты», точнее — перечитываю и вновь получаю колоссальное удовольствие. Нашел отличное, старое издание. 

— Этот французский философ открывает вам на что-то глаза? 

— Конечно. Новое открывает для меня даже Джонатан Свифт — каждый раз, когда я перечитываю «Гулливера». Ведь читать его в восьмилетнем возрасте — одно, а во взрослом — совсем другое. Причем, чем больше вам лет, тем больше вы там находите. 

Если, конечно, атеросклероз еще не очень поразил сосуды вашего мозга! (Улыбается) 

Беседовал Серго Кухианидзе 

Фото: пресс-служба «Радио Шансон»